или необычные концерты в Малеевке

…Далеки, милые были!
Тот образ во мне не угас…
C. Есенин. «Анна Снегина»

Как известно, еще в прежние времена в Доме творчества писателей имени Серафимовича (Малеевке) среди отдыхающих выделялись разные категории. Кроме собственно писателей, или лиц, сколько-нибудь похожих на таковых, здесь встречались их родственники всяческих мастей, как-то: «сыписы» - сыновья писателей, «дописы» - дочери писателей; «жеписы» (сомнительно звучащий при произнесении неологизм) – жены писателей, и прочая. Вот из такой-то, с позволения сказать, когорты имеет честь вести свое происхождение и ваш покорный автор этих строк.
Мой отец – Владимир Леви, врач-психотерапевт, известный прежде всего своими научно-популярными книгами по психологии. Он стал брать меня с собой на зимние каникулы в Малеевку с моих ранних школьных лет – году в 1977-м. И вот в один из приездов, когда мне было лет девять-десять, я возьми да и скажи однажды: «Пап, давай сделаем концерт», - чем привел досточтимого родителя в совершенное замешательство. С чего бы, казалось, это? Я ведь до того ни в школе, ни где-либо еще перед публикой не выступал. Ан вот вам на: видно, сама атмосфера Малеевки некими творческими миазмами внедрилась в ноздри или в какую-то другую часть тела укусила этакая муха творчества, носившаяся стремглав по местным эмпириям…
Так ли, иначе, но мы умудрились собрать народ в кинозале. Папа сел за рояль, а я стал то ли что-то петь, то ли читать стихи… но всей нашей обширной программы хватило, кажется, минут на десять. И тогда папа, уже мысленно приготовившийся к побиению тухлыми яйцами и помидорами, предложил желающим тоже выступить. И такие нашлись. Все прошло на удивление без жертв.
***
Миновало совсем немного лет, и наступило олимпийское лето 1980 года, когда за пределы Москвы с великим усердием выставляли всех общественно-неблагонадежных: проституток, пьяниц и детей.
Тогда-то и пришлось, к сугубой досаде малеевских завсегдатаев, устроить массовый детский заезд на все лето (допрежь это разрешалось лишь на зимние каникулы). «Сыписы» и «дописы» воистину дали труженикам пера убедиться, что «здесь вам не тут». Повсеместные надписи «Тише, работают писатели» действовали слабо. Не очень помогало и дополнение моего папы: «Дети, не шумите, не мешайте дяденькам писателям писать для вас хорошие книжки». Кажется, тогда же – из-за другой насущной проблемы – был рожден на свет один из его шедевров, неожиданно оказавшийся вопиюще двусмысленным:

Убедительно мы просим вас
Не бросать бумагу в унитаз
Ибо и от маленькой бумажки
Вверх всплывают крупные какашки…

Но вот однажды папа приступил к штатному малеевскому культоргу Гале с основательной беседой о том, что же с этим всем безобразием делать. И началось. Нас, детей, возили на экскурсию в Бородино; мы устроили большой концерт и бал-маскарад; на лодочной станции организовали соревнования по гребле между мальчишками. Правда, соревнования доставили не так много радости, как хотелось, ибо омрачались обидами и стычками. Моя лодка, например, у самого финиша – моста – столкнулась бортом с лодкой соперника, моего ровесника Самира, потому что место было узкое. Весла зацепились одно за другое, возникла толкотня, возня, поднялся крик, перешедший во взаимное забрызгивание водой. Когда, будучи сняты с дистанции, мы сошли на сушу, я, считая Самира неправым, попытался накласть ему тумаков; однако мой папа моментально доказал мне, что неправ я сам. Знакомый, видевший эту сцену издалека, описывал ее так: «… Вдруг я вижу – дядя Володя кому-то поджопника ка-ак даст! Я думал – это кто-то из чужих, деревенских ребят, что ли, а оказалось – нет, свои…».
А концерт на этот раз был уже основательно подготовлен: заранее объявили прием заявок на участие, составили программу, несколько раз кинозал открывали специально для репетиций. Был назначен и конферансье – Саша Горский, племянник известной переводчицы Нателлы Горской, которому было тогда лет четырнадцать. Мы с отцом исполняли такой номер. Представьте себе: одиннадцатилетний Макс появляется из-за кулис в обезьяньей маске, приняв позу, напоминающую одну из асан хатха-йоги, т.е. причудливо сплетя руки с ногами, притом ухитряясь передвигаться по сцене, а папа сопровождает это явление импровизацией на рояле. Саша Горский придумал, как нас объявить: «Артисты оригинального жанра 2-Леви-2». С его легкой руки мы сами закрепили потом за собой это прозвище, а впоследствии доросли в собственных глазах аж до «фирмы 2-Леви-2» (через много лет, в 1993 году, что-то вроде фирмы и вправду возникло, но называлось оно «Леви-фондом»; я там числился в соучредителях).
А обезьянья та маска даром не прошла. Мы с папой успели еще сочинить сюжет в стиле «вестерн» про приключения ковбоев, полисменов и обезьян: отважных павианов Ик-Пук и Ап-Чхи и хитрой макаки Пи-Пи. Этот сюжет в течение остатка олимпийского лета многократно приводился в действие и обрастал подробностями с милитаристски-ориентированных играх мальчишек («пиф-паф» по кустам). В игры эти азартно вовлекались и ребята постарше – Саша Горский и в особенности Кирилл Кикнадзе (в нынешние дни – ведущий спортивной телепрограммы). Я тогда какое-то время даже записывал развитие сюжета «обезьяньего вестерна», что дало папе повод заподозрить во мне пробуждение писательского таланта (в чем он, к счастью, ошибся).

***
В зимние каникулы вновь наступившего 1982 года концертная деятельность «2-Леви-2» в Малеевке разверзлась, как нынче выражаются по самое «не балуйся». Вот передо мной афиша, сохранившаяся с того времени, озаглавленная «Барбос-82». Такое название появилось в связи с наступлением Года собаки по китайскому календарю. Для тех лет это было оригинально, потому что астрология тогда большинству советских граждан была весьма и весьма в диковинку. А то ли, кстати, мы еще тогда вытворяли! Однажды проводили даже спиритический сеанс, вызывали для беседы дух Петра Первого и спрашивали его мнение о Брежневе…
Вот как на сей раз был представлен мой папа: «Ведет концерт Псих-Леви-Паша – маг, астролог, экстрасенс, повелитель гончих псов». На афише изображены шаржи на всех участников концерта, нарисованные преимущественно самим Псих-Леви-Пашой.
Четырнадцатилетний Антон Шатько – сын писателя Евгения Шатько, известного как автора сатирического сборника «Я от Тамары» – играет на гитаре разные сочинения, от классики до своих собственных.
Юный, на год младше меня виолончелист Коля Солонович, - сын известного переводчика Евгения Солоновича, которого чаще всего называют на иностранный манер «Никколо» – быть может, не без влияния того факта, что его отец переводил с итальянского. В афише сказано: «Маэстро Николас Солонович». В концерте он выступает за роялем, исполняя песню про белого мышонка Тарасика.
Вот сестры Гачевы – пятнадцатилетняя Настя и десятилетняя Лариса – дочери писателя, философа и филолога Георгия Гачева. С последним, кстати, мой папа был дружен, и даже однажды, кгда Гачева упорно не хотели издавать, посвятил ему четверостишье (папа называет его Геной – так же, как почему-то зовут Гачева родные):

Хороши у Гены гены
Может, даже Гена гений
Почему же посылают
Гену к матери едреней?

А вот один из «гвоздей» программы. Пятилетний Костя Гинзбург поет Высоцкого, и не что-нибудь, а «Разговор о цирке». Скудный наш язык отнюдь не в силах как следует описать того, что это было! Представьте себе: этот мальчик, невысокого даже для своих лет роста, стоя один посреди довольно большой сцены, без музыкального сопровождения, нисколько не смущаясь, ни разу не запнувшись, очень бойко, выразительно и старательно выводит:

… А у тебя, нет, правда, Вань,
Ну все друзья – такая рвань,
И пьют всегда в такую рань
Такую дрянь…

Помимо прочего, из нескольких девочек у нас образовался «собачий хор». Аккомпанировал им лично Псих-Леви-Паша, а исполнялась им же сочиненная песня – до слез жалостливый, с завываниями «Бред собачий» (привожу его частично, так как он уже опубликован в книге «Зачеркнутый профиль»):

… Если можно бы было в лесу
Каждый день находить колбасу,
Мы бы все убежали в леса
И с людьми не осталось ни пса!

Но мечтаньям не сбыться вовек.
Властелин колбасы – человек.
И не знают ни волк, ни лиса,
Что такое твой дух, колбаса!

Многих, как я теперь догадываюсь, странное поведение Владимира Львовича Леви приводило в недоумение. Охота, конечно, иногда подурачиться с детьми, но чтобы до такой степени… Это уж так повелось – у кого в известной части тела «пионерская зорька играет», у того это и до старости так будет, но тот, однако, и не стареет!

***
Прошло еще два года. Я учился тогда в восьмом классе. Наступил 1984-й – год Крысы. Конечно, мы решили уж непременно сделать большой концерт с названием «Крыс-84». О нем сохранилось немало письменных документов. Так получилось, что папа в этот раз не мог в течение первой недели января присутствовать в Малеевке, поэтому основная подготовка к концерту проходила без него.
Центральным лицом концерта на сей раз стал Главкрыс, или «крысиный король» – Федя Урнов. Это был девятиклассник, слывший вундеркиндом и всеобщим любимцем. Он лучше всех ребят бегал на лыжах, отлично играл в шахматы и в настольный теннис, свободно болтал на английском и французском, неплохо пел, подыгрывая себе на гитаре, и вообще был очень артистичен. Короче говоря, преуспевал во всем, за что брался, а брался почти за все, что ему предлагали, не отказываясь. Он, безусловно, любил «показать себя», но показать именно в деле, а не в том, чтобы «набивать себе цену».
Настя Гачева оказалась «крысой-королевой». Под ее началом сколотилась вокально-танцевальная группа из детей 9-11 лет. Их мой папа назвал «Большой детский хор бармалеевского и телевидения» (назвать Малеевку «Бармалеевкой» придумала моя мама). Для участников были заготовлены маски – не только фабричного производства, но и специально сделанные к концерту. Это взяли на себя художники – семья Борщаговских-Интойо: Алена, Агоша и Алеша. По музыкальной части взялся содействовать Николя Солонович.
Папа уехал сразу после новогоднего праздника, оставив нам свои «ценные указания».
… Но перейдем, однако, к тому, что из этих указаний вышло. По сценарию, на Крысу-короля (Главкрыса) должен был то и дело охотиться Кот. Его играл Виталик Морозов, бывший папин пациент, занимавшийся в студии пантомимы. Этот невысокий, щуплый, очень гибкий и вертлявый Кот нападал на рослого и широкоплечего Крысу-короля (раза в полтора крупнее Кота), а Астролог (в исполнении моего папы) хватал Кота и выкидывал со сцены. Кроме того в начале действия Кот танцевал, то есть кривлялся, строя при этом похабные рожи публике, и «пел», то есть изображал пение:

… В ресторане Мурка
С хахелем из МУРа,
А хахель – валерьянный вдребадан…

На самом деле играл на рояле и пел за кулисой мой папа. Он сразу нам сказал: «Ребята, петь буду я, потому что спеть таким противным голосом больше никто не сможет».
На концерте состоялось единственное в истории исполнение «Крысаналии» – крысиного гимна, сочиненного моим папой. Поскольку в нынешние дни он уже опубликован в книге «Зачеркнутый профиль», привожу из него лишь фрагменты:

Эй, медведи, волки, лисы!
Существуют в мире крысы!
В наступающем году
Мы приносим вам беду!

… Мы зараза! Мы чума!
Кого хошь сведем с ума!
Кто не уважает крыс,
Будет гол, и бос, и лыс!

Были неясности с музыкой этого гимна. Изначально автор полагал, что это будут только эксцентричные выкрики, а в качестве аккомпонемента – грохот, топот, визг и скрежет зубовный. Однако по размышлении зрелом было принято предложение Насти Гачевой исполнить это на мотив «Шел медведь к себе домой в теплой шубе меховой». Настя распределила между детишками реплики и поставила им танец (у нее, кажется, был опыт участия в фольклорном ансамбле). Аккомпанировали им маэстро Николя Солонович (фортепиано) и блистательный Федя Урнов (гитара), причем инструментальная аранжировка была выполнена в джазовом стиле. Некоторые тетеньки-писательницы потом возмущались: «Вы что, как можно детям давать петь такое?!».
Исполнялся также оригинальный новогодний музыкальный номер с участием композиторы Александра Журбина. Журбин привез в Малеевку своего сына Леву – около восьми лет отроду, уже недурно пиликавшего на маленькой скрипке. Журбины были чрезвычайно комичная пара: оба отличались плотным телосложением и при этом были до того похожи, что казалось, будто Левочка – уменьшенная эдак в пять раз копия отца. Даже очки на них были одинаковые, и все ужимки и манеры – один к одному. Втроем с Солоновичем они играли вариации на тему Бекман-Щербины «В лесу родилась елочка» для скрипки, виолончели и фортепиано. Во время исполнения Журбин с Солоновичем два раза менялись, не прерывая игры.
Потом была поставлена интермедия моего папы «Звери на выставке».
На сцене вывешена картина в абстрактно-сюрреалисически-кубистском духе. Ее автор – Крыса. Подходят разные звери и высказывают свое мнение…

Крыса (появляясь из-за кулис):
Эй, зоопарк, базар кончайте!
Невежи, хамы, дурачье!
Пойдите прочь, не оскверняйте!

(Коту)
Пшел вон отсюда, ты, зануда,
Не то оставлю без хвоста!
Вам не понять, какое чудо!
Какая в этом КР-РЫСОТА!!

А я тогда единственный раз в жизни поставил на сцене пьесу собственного сочинения. Это была зарисовка школьной жизни, что называется, с натуры, из разряда «веселые случаи на уроках». Использовались старые как мир (сказать прямо – «бородатые» и даже замшелые) комедийные приемы. Например, ученики говорят одному из своих товарищей пакость – зная, что он сейчас же войдет, ставят у двери палку с крюком, предназначенную для закрывания фрамуг, которая должна упасть и шарахнуть его хорошенько. А входит вместо него, конечно, учитель (его играл мой папа), которого этой-то палкой и пришибает до потери всяческой сознательности. А после того действие разворачивается так, что главный герой (а главную роль опять-таки исполнял незаменимый Федя Урнов, для этой цели снявший крысиную маску) гоняется с этой самой палкой по классу за своими товарищами, а одна из девочек, заметьте, лупит его книжкой по голове. Упомянутую девочку играла одиннадцатилетняя Света Рюрикова, дочь писателя Юрия Рюрикова, создавшего замечательные эссе о любви. Может, пример ее папы, тишайшего и любезнейшего человека, не очень действовал на Свету, только вот, когда эту сцену репетировали, комедия чуть не обернулась драмой. Вместо книги у Светы в руках было сиденье от мягкого стула. Так вот, ударяя Федю по голове, она повернула сие орудие не мягкой, а деревянной стороной вниз. Федя говорил потом, что у него зеленые круги поплыли перед глазами и больше он ничего не помнит… Усилиям товарищей, однако, он был приведен в чувство и мужественно остался на всех своих многочисленных боевых постах.
Наконец, здесь состоялась премьера «Марша графоманов», слова и музыку которого мой папа сочинил незадолго до этого. Николя и Федя быстро состряпали инструментальное сопровождение, я был запевалой, а хор составился из той же детской группы под управлением Насти Гачевой, что и в «Крысаналии». Графоманы выходили вооруженные перьями-пиками двухметровой длины (для изготовления этого реквизита я специально сходил на лыжах, чтобы наломать высокорослого тростника). Настя, сняв маску Крысы-королевы, выходила на сцену спиной к зрителям с табличкой на спине, где было написано «Редактор». И вот раздалось…

Запевала:
Вперед, писаки, смело в бой!
Не страшен нам редактор!
Швырнем его вниз головой
Мы в ядерный реактор!

Тут Редактора швырнули в «реактор», то бишь просто сбросили со сцены.

Хор:
Мы пишем, пишем, пишем,
Мы перьями колышем,
Бумажный ком становимся горой!
На качество не ставим,
Количеством задавим!
Нам не страшны ни грыжа, ни гемо-р-рой!

Редактор (возникая из «реактора»):
Убрать! Вычеркнуть! Не пройдет!

Хор:
На качество не ставим,
Количеством задавим!
Нам не страшны ни грыжа, ни Главмосстрой!

Запевала:
Шагай по стульям, графоман!
Терпеть позор довольно!
Главредов бей по головам
Настойчиво и больно!

Тут Редактора, высунувшегося было из «реактора», зашибают обратно ударом толстой палки по голове. Надо сказать, что зашибание Редактора было, как на грех, поручено Свете Рюриковой, доселе уже отличившейся на подобном поприще. А вместо толстой палки опять использовалось сидение от стула. И уже не на репетиции, а на самом что ни есть концерте Света так огрела Настю, что та едва опомнилась и еле смогла подняться на ноги для последующих своих действий. Вот так Света чуть не угробила нам главных героев празника. А марш продолжался…

Хор:
Мы пишем, пишем, пишем,
Мы перьями колышем,
Бумажный ком становится горой!
Где не пробьем напором,
Свое возьмем измором,
Нам не страшны не грыжа…
Ни бутерброд с икрой!

Запевала:
Настал, ребята, звездный час!
Конец бюрократиз-зьма!
Гос-ком-издат издал указ
Всем отвечать на письма!

(горестный визг Редактора из «реактора»)

Хор:
Мы пишем, пишем, пишем,
Мы перьями колышем,
Бумажный ком становиться горой!
Готовы мы сражаться,
Плодиться, размножаться!

…Редактор присоединяется к графоманам. Ритм переходит в похоронный. Все вместе хватают тома, Редактор уже впереди…

Организованной толпой
Ползем в литературы,
Накрывшись крышкой гробовой (стук крышки рояля),Пойдем в макулатуру… (трагические аккорды)

Внезапная смена ритма на буги-вуги. Все, танцуя вакханально, постепенно зверея:

Эй! Собирайтесь, графоманы,
Будем мы писать романы,
И романы, и стихи,
Много разной чепухи!
Эй! Налетайте, графоманы,
Не забудьте про карманы
Ни к чему нам Божий дар,
Если платят гонорар!

Эй! Впереди нас ждут удачи,
Будем строить виллы, дачи,
И машины покупать,
И на пляжах загорать,
А с трибуны,
А с трибуны,
А с трибуны… Т-с-с-с-с…

Все прикладывают пальцы к губам и тихо пускаются наутек со сцены…

Надобно заметить, что для того времени все это было изрядной крамолой. Некоторые дяденьки писатели, как потом выяснилось, обиделись…
…Когда отгремел концерт, в последние вечера каникул мы подолгу гуляли по романтическим малеевским дорожкам с Настей Гачевой и Светой Рюриковой. Нежная дружба юных лет выражалась в том, что Света больно била меня ногами и пыталась охаживать тростниковым «графоманским пером»; я же, когда мне это надоедало, подхватывал ее на руки и уносил куда-нибудь в сугроб; серьезная семнадцатилетняя Настя предпринимала тщетные попытки к нашему вразумлению…
В том же году на 23 февраля – День Советской Армии – я получил в подарок открытку с акростихом Насти Гачевой:

Мечта пусть вдаль влечет тебя,
А боль оставь в дороге,
Костра судьбы огонь храня,
Сожги свои ладони.
И пусть, в душе запечатлен,
Мерцает свет времен…
Любовью светлою дари,
Едва сверкнут – залей
Вселенной стон, тоску Земли
И скорбный плач людей.

В этом стихотворении, на мой взгляд, очень хорошем для автора-десятиклассницы, есть одно-единственное слово, звучащее несколько неуклюже и вставленное как будто просто для рифмы, – «залей». Но именно оно оказалось в некотором смысле пророческим относительно моих будущих профессиональных занятий: спустя около 10 лет я стал работать в структуре Государственной противопожарной службы…

Новогодний, новоснежный покрывает землю вечер,
Бродит лунная улыбка в сумерках воспоминанья.
Унесется пылью вьюжной помять первой нашей встречи,
И растает на дорожках снег последнего прощания.

Нерассказанная сказка убаюкивает ветер,
Беспокойный, торопливый, убегающий скользя,
И заплаканная елка засыпает на рассвете,
Чуть прикрыв мохнатой веткой снежно-серые глаза.

Только теплое дыханье застывает в вихре снежном,
Тихим звездным песнопеньям внемлют зимние цветы,
И сплетаются навеки тонкой ниточкой надежды
Замерзающие руки замерзающей мечты…

… И о чем мы говорили, и о чем тогда молчали?
В синих вечности озерах неподвижна глубина.
Полудетской-полувзрослой, зимней, сказочной печалью
Откликались этой ночью снежные колокола.

Это стихотворение Настя Гачева написала уже в канун наступления 1989 года, вспоминая о Малеевке. А я тогда в армии, и она мне его прислала.

***
Теперь Настя Гачева уже давно закончила аспирантуру филологического факультета МГУ. Она вместе со своей мамой занимается изучением и изданием наследия великого философа Николая Федорова. Лариска Гачева окончила художественное училище. Она теперь умеет расписывать храмы.
Света Рюрикова нынче журналист. Она даже однажды приходила брать интервью у моего папы, и, что еще интереснее, даже у своего собственного папы интервью взяла. Не зря такой бойцовский характер был еще пятнадцать лет тому назад в ней заметен.
Николя Солонович кончил курс в консерватории, теперь он – солист ансамбля «Солисты Москвы», возглавляемого Юрием Башметом. Его имя то и дело мелькает на афишах у консерватории.
Антон Шатько окончил музыкальное училище по классу гитары. Солирующим гитаристом ему стать не удалось, зато он стал много сам сочинять. У него одних только песен на стихи разных поэтов – свыше трехсот.
Про Федю Урнова мне сейчас точно ничего не известно. Знаю, что он учился на биологическом факультете МГУ, служил в армии (и тут он оказался баловнем судьбы – служил пограничником в Шереметьево). По слухам, доходившим до Солоновича, теперь Федя в Америке.

***
Творческие флюиды Малеевки продолжали неотступно уязвлять в течение всех прошедших лет, и продолжают по сей день. Даром, что ли, я гитару все не выпускаю из рук, да и музыку стал сочинять? И главное – куда ни прибуду – в санаторий ли, на научную конференцию или еще на какое сборище – везде устраивается концерт или хотя бы небольшое выступление. Попала же под хвост такая длинная вожжа, протянувшаяся от тех лет до нынешних!
Совсем недавно, в начале января 1999 года, приехал я на один день в Малеевку в составе небольшой компании, с гитарой под мышкой. Зайду, думаю, к культоргу, разведаю, что тут нынче за обстановка. И говорю невзначай попутчице: «Сейчас начнутся чудеса». И оказался прав. Едва прибыв, поднялись мы в малую бильярдную да сели отдохнуть. Я достал гитару, запел что-то. Не успел я и первую песню кончить, как заходит туда незнакомая женщина и говорит:
– Простите, что Вас прерываю. Скажите, Вы надолго приехал? Видите ли, я – здешний культорг… Вы не могли бы дать у нас концерт?
– Так я именно к Вам именно с этим и хотел обратиться, – изумленно отвечаю я…
Все вышло так же неожиданно, как и в первый раз – двадцать лет назад. Публики, сказать честно, собралось всего человек пятнадцать. Играл на гитаре и рояле, пел песни, читал стихи любимых поэтов… И «Марш графоманов», конечно, вспомнил, и стихи Насти Гачевой... В общем, получился заправский концерт. Бог даст, не последний.

Максим Леви
2000 год