Позвонил знакомец-психолог. Готовясь отходить ко сну, произношу “Алё”.
В ответ вопль: “Быстрее! Чего делать?! Говорил с пациентом, и он упал, не дышит!”.
– Адрес, где ты! Скорую срочно! Я тоже еду!
– Мой адрес.
…Такси. Одну из тех, где водители – друзья. Они поймут, они знают.
– Быстро! Человек умирает!
– Выехал.
Собираюсь. На кой-то ляд хватаю с собой когда-то подаренный мне дефибриллятор, хотя знаю, что он сломан.
По дороге из-за предельной скорости собрали за собой две гаишные машины. Тешу себя надеждой, что по приезде увижу Скорую у подъезда… Зря тешу. Вбегая в подъезд вижу, как гаишники заламывают водителю руки. Разберется.
Вбежал в квартиру. Самые худшие предположения оправданы.
– Был пульс на сонной, за секунды до тебя не стало – вопит знакомец-психолог.
Прекардиальный удар.
Качаю. Дышу. Скорой нет. Чую, что много времени уже прошло, что бесполезно, хотя знакомец-психолог говорит, что пульс на сонной есть, пока я качаю. Но только прекращаю на полмомента – …
Отчаянной мыслью думаю – проводами, что ль шарахнуть? Углов делал в каких-то шестидесятых… Вот дурное сознание: несмотря на ситуацию, сразу краешково всплывают такие тщеславные кадры, как меня представляли после моих очень ранневозрастных и первых медицинских успехов Федору Григорьевичу в 90-х: будущее светило хирургии и реаниматологии. О чем я думаю? У меня вон человек, можно сказать, почти умер. …Качаю… Дышу… Эх, был бы дефибриллятор… Где Скорая?! Зачем-то хватаю сломанный дефибриллятор, включаю, – работает!!! Чудо! Как? Откуда?
Разряд!
Фибрилляция…
Разряд!
И!.. – пошло сердце.
Смотрю по кардиоскопу – нормально. Дыхание – своё уже. На всякий случай ввожу ещё новодрин. …Входят медики с наконец-то приехавшей Скорой. Два человека. Значит – кардиобригада или токсикологи. На реанимации – три… Понимаю это всё уже краешком сознания, потому что чувствую, что сам “плыву”. Врачей вижу размыто, как-то странно они ко мне приближаются… Медленно… Обморок? Похоже. Открываю рот, – ни звука. Руки немеют. Пульс – нитевидный. Про пульс – это уже со слов женщины-врача. Я её еще вижу. Я ещё вижу, как она мечется между мной и тем, кого я спасал. Но сказать уже ничего не могу. Лишь помню, что экстрасистолы, когда качал, бухали как набатный колокол. …Вкололи кучу всего, полегчало. Настолько, что я смог доходчиво объяснить, почему не хочу никуда госпитализироваться: “Напишите – аритмия. Тем более, что это почти правда”. И настолько, что смог по свежей памяти написать о том, о чем написал.