Рассказать я думала обо всем,
И хотела набело, только чаще
Приходилось ночью играть с огнем,
И возиться с темным черновиком,
Краткий день откладывать в долгий ящик.
А вокруг менялись друзья и дни,
Города и мода - туда-обратно,
И молил Алеко - не измени!
Но клялась Земфира, увы, невнятно,
И терялся в сумерках тайный знак,
Что уже в ловушке второй любовник,
И входил под кожу ножа форшлаг
И врезали чардаш, и зрел крыжовник, -
- Вот такая мелочь меня брала!
И глаза слепила такая зелень,
О которой шепчет теперь зола.
Я еще не знаю, не поняла,
Сколько душ моих без меня отпели.

...И того, кто за морем как-то в ночь
Вышиб Южный Крест из оконной рамки,
...И другую, мой негатив точь-в-точь,
Мой обман обскура, мою сиамку,
И еще кого-то, в ладонях книг
Замеревших, словно цветы сухие -
Их забыли родина и родник,
Их не помнят близкие и чужие,
Но зачем-то теплится их весна,
И в снегу дымится след серафима,
И толпятся в памяти имена
Незнакомых - и потому любимых.
Сколько лиц! Подумай, могла застать
На ресницах лестниц, в соседнем доме!
Но увы! Я их не хотела знать.
Я была тогда не дитя, а мать,
Сосунок, лягушка, нечетный номер,
Я поспела, но не везде! Затем
И храню, как мелочь хранит меняла,
И прошу, как мытарь, и все мне мало -
И дорог, и солнца, и птиц, и стен,
Я бедна! Семь сказок - вот весь гарем.
Так оставь же завтра мне насовсем,
Если я вчера уже потеряла.

1.

Если выпью, выдам начистоту
Я везде искала того и ту,
Идеал был задан, но ничего
Не нашлось, увы, под него.
Я хотела много всего найти,
Я ныряла - Боже меня прости
На такое дно, что теперь боюсь
Даже вспомнить. Я пела грусть,
Я смеялась, плакала, я жила,
Но, постойте, главное - я ждала
Перемены города и двора,
Смены возраста и числа,
Точно праздника. И ожиданье шло
По горячим щекам. Шолом!

...Я любила даль горизонта, дым -
Все, что невозможно назвать моим,
И тебя я знала по именам,
Загорелая в медь шпана!
Мы вгоняли лодку в озерный круг,
Мы жевали щавель и дикий лук,
Рисковали всем, чему нет цены.
Были громки и голодны.
Мое племя! Где вы, где ваши пять?
Кто успел четвертый окольцевать?
До сих пор, пройдохи, должны вы мне
Пару танцев и поплавок к блесне,
И костер сосновый, и птичий гам,
И скатерку - босым ногам!
Но о чем я вдруг? О каких долгах?
Я, с которой все - о своих деньгах,
У которой в дебет записан ноль,
Полнолуния кровь, бемоль!
Я сама оставила лес и дол,
Где стрекозы грелись и дягиль цвел,
Я решила, что повторится цвет
Этих трав через десять лет.
Я везде искала вас, тот и та,
Мой звенящий финиш, высокий старт,
Вы должны мне были сказать, успеть,
Что сильнее любовь, чем смерть.

...Время косит мысли и тростники,
Пьет вино небес и елей реки,
Я меняла весны, перчатки, страсть,
Только не находила вас.
Я искала, все преступая, но
Разбрелись мои образа давно,
Растеклись немецкие ангела,
Этот запил, та умерла.
Я грешила, каюсь, сдаюсь, прости,
Отпусти мне праздника! Освети
Все мои дороги и город тот,
Где меня еще что-то ждет,
Где облит сиренью, как спиртом, май,
Где влажны ресницы, хоть выжимай,
И дитя к воротам бежит стремглав,
Точно к зеркалу.
Я пришла.

2.

Она
Любила платья с вырезом и оборкой.
Купалась только
В расшитом солью бархате,
Темно-синем .
Она носила
Кольцо на пальце, в память о первом "горько",
Потом ребенка.
Из всех одна
На школьный снимок,
Шероховатый, плоский,
Пришла в матроске.

...Росла во сне, мяту пила горячей
И, точно мячик,
Легко ловила яблоко,
В подкидного
Была готова
Дурачить всех подряд, в гамаке, на даче,
Давала сдачи,
с кроссвордом билась, а естество мужское
Брала без боя.
Сменила башню, город, реку и море,
Погибла вскоре.
Вот и все,
но я никак не могу поверить,
Что в снегу бессонниц
лишь отраженный свет,
Что любую смерть
случайностью не измерить,
Я сказать не смею,
что ее уже нет.
Так кончается день.
Смягчается женский профиль,
И становится детским.
И cплывается над головой
Моя тайная боль,
И качается люлька сердца,
И умершие боги
Остаются с тобой.

3.

Так уходило начало года.
Ставили вербные ветки в воду.
Лопались утром морозным трубы.
Красили отроковицы губы
На перемене, тайком, за той
Самой школьной стеной.
Этого больше не будет? Разве?
Снова газоны в апрельских язвах,
Снова профессор мусолит трели
Средневекового свиристеля,
Вот наконец приоткрылась дверь -
Вот мы за ней теперь!
Здесь, отряхнувшись от пепла, птаха
Снова поет. И кидают сахар
Щедрой лопатой с покатой крыши
Пара рабочих в жилетах рыжих,
Падая, он стает халвой
На сырой мостовой.
Но, торопясь к зеркалам и кладам
Я забываю о том, что рядом
Нет никого, кроме тени зыбкой -
Спутника, слова, шагов, улыбки.
Я забываю простой секрет,
Что тебя со мной нет.
Не осуди меня, сделай милость!
Я забываю, что я забылась,
Пусть я захлебываюсь в разлуке
И глуповаты такие муки
Точно стихи - прочитай, зайди,
Смейся, но не суди!
Смейся, но как обо всем напомнить?..
Нищенкой за рукав одернуть?
Появиться в дверях нарочно,
Точно в горле часов песочных ?
Лучше камень на шею.
Но
В омут - тоже грешно.
Я терзаю и жгу бумагу,
Пью витрин голубую влагу
И ломаю клинок реки,
И ношу каблуки.
Как я их не любила раньше,
Шла, на плечи накинув ранчик
До реки - или даже дале,
Вдоль по вечеру без сандалий,
Как от горечи крепнул голос,
Как запахивал город полость
Волчью - и гас свет,
Где мы были тогда и сколько
Было нам лет,
Вспомнить это сумел бы только
Ты, но тебя нет.

4.

А жила бы, простая девка,
Легкой рукою сжимая древко
Затуманенного стакана
И облатку глотая спьяну.
Танцевала бы, в чем рожали.
Набивала бы на вокзале
Лунки пепельниц перламутром,
Поджидала бы скорый утром.
И - ни строчки, спешу, прости,
Рак на горе свистит!
Да, ни строчки о том, ни слова!
Каждый день пропуская снова,
Не жалела бы, что его
Не вернет ничего
И не думала, им согрета,
Для чего мне тогда все это:
Свечки сосен, закат в осколке
Придорожном - и ключ на полке,
Дети, книги, цветы, холсты,
И для чего мне - ты?
Что со мною? Какой страною
Я измучена так, что кровью
Чувствую все ее границы?
И боюсь, что она лишь снится
Мне. Линованое пространство,
Белое и пустое ханство,
Поле, какое зовется красным,
Доля, какая зовется страстью
К этой земле на листе бумаги,
Где распускается флот и флаги,
Жены, младенцы, холсты, цветы,
И где-то рядом - ты,
Мчишь на остров святой Елены...
Боже! Храни от огня и тлена
Книгу свою, и оставь, храня
Место в ней для меня.

5.

Все чаще теплый воздух кажется
Рассыпчатым и золотым.
И продают в подземном княжестве
Такие желтые цветы.
И небо вербами расчерчено
На шахматные паруса.
А день забрал ферзя у вечера
И прикарманил полчаса,
И медь звенит в карманах каменных,
И плачет кожа тополей,
Рисунок смят, а кисти замерли
На голом солнечном столе.
В кофейню, дымчатым корабликом,
Моя тоска, моя арабика,
Отчалив от пречистых стен,
Спешит задворками солеными.
Арбат забит стихами жжеными,
И нет в оркестре мест совсем.
Ты снова здесь, мой рай растаявший,
Китай лукавый, город, правящий
Мою вину, мою весну,
Ты здесь, мой зверь, очей исполненный,
Грачей и храмов с колокольнями,
Ты - град мой, по какому помню я
Язык, и сердце, и страну.

6.

Согнули солнце тиски залива
В дугу.
Осипли горлинки в дикой сливе -
Ту-гу!
Рассыпалось ожерелье мыслей
И дней.
Осталась только тоска по кисти
Твоей.
Той, что плутала, как пряный ветер,
Впотьмах
О войнах пела, царях, и детях
И львах.
И жнец, и бражник к ней угодили
В силки.
И там, где даже лиманы были
Сладки,
Где сипли горлицы от истомы,
Сатир
Стерег смоковницу, по-другому -
Инжир,
Я тосковала, как старый римский
Поэт.
Сводило это румянец крымский
На нет,
И в лаун-теннисе резал слета
Лихач
Желток жемчужины, сердце чье-то -
Мой мяч.
Как я рвалась, сквозь жару, и море,
И лесть
К тебе!

... Мы здесь. Так легко и скоро,
Мы здесь.
Всего-то несколько - чисел , истин,
Людей.
А мех истерся у певчей кисти
Твоей.
Ты говоришь, перейдя на шепот,
Кем был.
Не оживают цари, холопы
И львы.
А я, не слушая, пью сухое
И жду:
И воскресает мое былое
В саду -
Осипли горлицы и ночницы
Трубят!
Я славлю - жизнью, мячом, страницей -
Тебя.
И мед, и деготь, и жнец, и бражник
Во мне.
Весна огромна. Рыбак отважный
Над ней.
И снова сердце его качает
Тоска.
И загибается запятая
Крючка.

7.

Люблю, и вновь того не понимаю.
Весной - как нынче, в мае,
Как всегда.
И снова одурманила вода
Мой маятник. За что мне ночь такая?
Быть может,
Наше ложе может быть
Приветливым, цветущим и единым
До смерти. Лишь она найдет причину
И силу - тело с телом разлучить.
Конечно, я конечна.
Мой беспечный,
Кроме тебя мне некого любить.
Кроме тебя. Кромешны эти рамки.
Воздушны замки.
В них кружат птицы.
Ходят по пятам
За существами, что вельми крылаты,
Все праведники, жившие когда-то,
И говорят молитвой.
И вот там
Мы, вероятно, вместе вероятны -
Бессрочно, бестелесно,
Без такой
Дрожащей страсти, стиснутой строкой,
Без одинокой, неоткрытой ночи...
Но мы без них еще, еще короче.
И я не в силах отвести лица
От вечности
с усмешкою юнца, -
Живой, земной, щебечущей, непрочной.

Эпилог

...В галереях улиц начищен лед.
Но они пустынны. Одно лишь солнце,
Как забытый всеми экскурсовод,
То и дело тычет в шедевр оконца.
А назавтра, сквозь бахрому ресниц
Замечаете, в тех же самых залах,
Сеть дождя. Потом литургию птиц,
И, на свежей фреске рассвета - жало
Тополиной ветки. Так, из окна,
С полусна
Нам видна весна.
Вот уже меж изгородей живых
Катят школьницы: стали выше
И бледней за зиму. Одна из них
Книжки бросив, звонка не слышит,
Поправляет роликовый конек
И о чем-то кричит, голубка -
И горяч малиновый тот басок,
И высок лепесток юбки.
Так искрится жизнь, и тускнеет ночь,
И ты смотришь, не отрываясь,
В молоко каштановых летних рощ.
Ты - без имени, да и палец -
Без кольца!
И весело, и легко.
Аноним, от лица второго,
Ты свободен в исповеди такой
И любить, и прощаться снова.
Отвечать за песни и за грехи
И водить отраженья за нос,
Выходить при том из воды сухим, -
И любить, мой двуликий Янус!
Станет месяц, точно огарок, мал.
На рассвете прочтешь сначала
И прошепчешь: "Боже, я все сказал".
То есть, Боже, я все сказала.