Жизни
смысл
угадав
удавился
удав

Лучший друг его Кролик
исцелился от колик,

а любовница Кобра
стала кроткой
и доброй,
будет, мы полагаем,
жить теперь
с Попугаем.

Я Корова
Я здорова
Меня доят
в полвторого
Ободрали все бока
и ни капли молока
у железной автодойки
не доярская рука
Я дала бы молока бы
кабы дали мне Быка бы

в нашем стаде по уму
равных не было ему
а вы его на мясо

почему-у-у

– Ты кобель?
– Ага. Кобель.
– У тебя какая цель?
– Я кобель.
– И я кобель.
– Что же делать нам теперь?
– Ты собак.
– И ты собак.
– Не люблю напрасных драк.
– Я собак. А ты слабак?
– Может эдак, может так.
– Я кобель. А ты бабель из породы
пустомель.
– Слушай, паррень, ты не пррав!
– Я крррутой имею нррррав!
– Хам! Хам! Хам!
– Гад! Гад! Гад! Гад!

Не ругайтесь наугад…

Ах, если бы, если бы, если бы
ваши глаза не гасли бы,
так бы вы были счастливы,
так влюблены – как я!

Жил-был кот Обормот.
(С Бегемотом прошу не путать.)
Красные уши, кривой живот.
Мышей не ловил. Не умел мяукать.
Очень любил Обормот валерьянку.
Каждый праздник устраивал пьянку,
а праздник устраивал каждый день.
Жить ему было лень.
И вот однажды, томимый жаждой,
полез Обормот под старый комод
лакать валерьянку – там, в глубине
держал он аптечную желтую склянку
с надписью ммннее

Залез Обормот под комод и видит:
склянка пуста, валерьянки нет.
А на полу в непристойном виде
черный мышонок сидит, брюнет.
Крутит хвостом. Распевает песни.
– Я, – говорит, – с Красной Пресни, а ты?..
Мне, – говорит, – закусить не худо бы.
Я, – говорит, – прослышал, будто бы
в доме моем завелись коты.
А ты случайно не кот?

– Как сказать, – отвечал Обормот, –
я с одной стороны одно,
а с другой другое.
Валерьянка – мое вино,
а ты что такое?
С-с-случайно не мышь?..
– Дорогой мой, да ты шалишь!! –
запищал во все горло мышонок. –
Видно, кто-то из нас подонок!!
Честь имею представиться! Валерьян!
Для хороших друзей – Валерик,
для плохих – хулиган, буян,
темпер-р-рамент страшный – холерик!
Честь имею представить мое меню! –
хрен без масла, натура ню,
стол с гостями, мешок с костями,
икра тигрячья, фигня собачья,
коньяк бесплатный, а на потом
по традиции, суп с котом!..

– Это все весьма уважительно, –
сказал Обормот.
Отношусь к тебе положительно, только вот
с супом нынче не повезло нам:
суп-то нынче едят с бизоном.
– Как-как-как ты сказал? Со звоном?
Как-как-как? Повтори! С газоном?
Ка-а-а-а-а-к? С Робинзоном?

– Может эдак-с, а может и так.
Я вообще не любитель драк,
но бывает, какие-то пришлые мыши
по преступной причине поехавшей крыши
мне, понимаешь, устраивают подлянку,
мою, понимаешь, уклюкивают валерьянку,
приходят и пьют валерьянку мою,
а за это дают, понимаешь, статью.

– Чего-о-о-о-о? –
возопил Валерьян голосом пьяным.
Я кота в супе люблю свежим, румяным,
ну а ты, брат, сегодня совсем плохой –
угощу я тебя ухой! Чтоб ты не был похожим
на хвост крысиный,
чтобы от блох не сдох,
чтоб не пахнул псиной,
которую я отродясь не терплю,
так и быть, сделаю тебе одолжение,
сбегаю в магазин, свежей рыбки куплю
и в том случае, если выскажешь мне уважение,
накормлю…

– Ухой? – Несмотря на то, что такой бухой?
– Несмотря-вопреки, игнорируя-невзирая,
отворю тебе двери рая.
– Что ж, идея сама по себе не плоха, –
сказал Обормот и внимательно облизнулся.
Только кто даст гарантию, что это уха,
а не позапрошлогодний компот?

– Да ты что, дружок, совсем шизанулся?!
Я по-твоему, что ли, мошенник и вор?!
Мы сейчас же, немедленно,
заключим договор!
В шестистах экземплярах!
По-кошачьему и по-русски!
На предмет выпивки и закуски!

– А что будем пить?
– Разумеется, валерьянку.
В аптеке возьмем поллитровую банку,
у меня там крыса заведующая своя.
Загляну и скажу: привет, крысанька, это я,
заверни, будь добра, мне вон ту поллитровочку,
а уж я тебе подберу обновочку…
– Мяу-мяв! И так часто ты делаешь?
– Через раз.
– Ну а если вот прямо сейчас?

– Без проблем! Подожди меня здесь. Я мигом.
Только жди и не вздумай поддаться интригам…
Не сходи с места! И лапы скрести на груди
как великий начальник. Вот так и сиди…

Басню так и закончим мы
вышеописанным эпизодом,
лишь одно добавив к нему: с этих пор
Обормот проживает под старым комодом,
обдумывает договор.

Послушайте меня, котята,
послушайте сюда, народ.
Как я живу – живет, ребята,
не каждый кот.
Я был задрипанным котенком,
я у подъезда замерзал
и голоском нарочно тонким
ему об этом рассказал.

Он подошел, меня погладил,
взял на руки и в дом пустил.
Я в ванную ему нагадил,
он, бедненький, меня простил.
От жалости я чуть не плакал,
но что же делать, се ля ви.
Еще я в раковину какал
для укрепления любви.

Теперь живу в своей квартире,
имею рыбку и мясцо,
с улыбкою, светлейшей в мире,
ему мурлыкаю в лицо.
Хозяин, стало быть, пригодный.
Сказать, душою не кривя,
люблю его, когда голодный,
а сытого люблю себя.

Какая шелковая шерстка,
какая женственность ушей!
Не ем сметану, сплю не жестко,
во сне ловлю сырых мышей.
Проблему бытия решает
уменье выбрать нужный кадр,
и мне нисколько не мешает,
что мой хозяин – психиатр.

Мистер Хрюк энд мистер Хряк
загорали в луже

К ним подходит мистер Кряк.

– Чем же я же хуже?
Ну и что ж, что мистер Хрюк
кандидат свиных наук?
Что же из того же?
Я же, может, тоже.
Ну и что ж, что мистер Хряк
недожаренный остряк?
Бултыхаться в луже –
это ж я ж могу же!

Так подумав, мистер свой жилет почистил
и воскликнув “кряк!” в ту же лужу – бряк.

Но в ответ на этот звук, словно сговорились,
мистер Хряк и мистер Хрюк
не пошевелились.

И тогда раздался кряк двадцатиэтажный:
мистер Кряк ругался так,
чтобы было страшно.
Тут подходит мистер Крюк,
он же мистер Гав: – Джентльмены, вы без брюк.
Заплатите штраф.

– Никогда, – ответил Хряк, –
даже если что не так, брюк мы не носили.
– Никогда, – отметил Хрюк, –
даже если снег вокруг, штраф мы не платили.

– Дело дрянь, – подумал Кряк, –
не спастись от передряг,
может быть и хуже…
Зря-зря-зря, – подумал Кряк, –
я болтаюсь, как червяк,
в гря-гря-грязной луже.

Вслед за этим мистер Гав,
проворчав “кр-р-ругом!”
удалился, хвост задрав и загнув крюком.

И на этом, получается,
происшествие кончается
и исчерпан весь вопрос?
– Ес, оф кос.

Сыч сидит на ветке, кушает таблетки.
Из-за мракобесия у него депрессия,
ощущает всем нутром свой огромнейший синдром.

Подлетела Совушка:
– Я, бедняжка, вдовушка.
Не возьмешь ли замуж?
Я тебе воздам уж!
Мы с тобой
красивые,
перышки торчат…
Сделаем усилия –
выведем сычат!

Сыч разинул оба глаза: – Убирайся вон, зараза!
Прочь, летучая змея с лупоглазой рожей.
Мне моя депресси-Я в тыщщ-у раз дороже!..

Понимать чево с чем связано,
обезьяна не обязана,
так ли, эдак, то ли, сё –
не обязана, и всё!

Посреди домишек хмурых
на ветру лежал окурок.
А к нему по улице
шли петух и курица.

Был петух молодцеват,
был известный франт и хват,
кукарекал регулярно,
дрался бешено как черт,
гребешок носил шикарно,
как английский лорд.
Была курица глупа.
Все на свете ей – крупа,
не лечилась, не училась
ничему и никогда.
Оттого и приключилась
с муженьком ее беда…

Увидала курица, что окурок курится.
Кольца дыма на ветру что-то ей напоминали:
то ли кильку в маринаде, то ли черную икру.
”Дай-ка, – думает, – сожру”

Разбежалась, клюнула,
поперхнулась, плюнула:
”Тьфу! Подальше от греха!”
Угодила в петуха.
А петух прищурился,
хлоп! – и окочурился.
Тихо бедненький лежит,
гребешок едва дрожит.

Врач пришел на консультацию
и увез в реанимацию.
Там Профессор Кислых Щей,
лысый, тощий как Кощей,
заскрипел: – ”Такая птица
для бульона не годится,
это надо понимать!
Он отравлен табачищем,
надо чем-нибудь почище
свой желудок набивать!”

Петуху осталось охнуть,
окончательно издохнуть
и забыть про все дела.

Ну, а курица цела…

Не курите, детки, бяки-сигаретки.

Ты спросишь, Ежик, в чем же дело?
Цивилизация заела, пора на воле погулять,
у нас с тобой союз могучий:
я полосатый, ты колючий,
но зубы надобно вставлять…