Психологическая культура

[Esty]

[SunFlower]

Машина была похожа на куб - фута три в длину, в ширину и в высоту - и издавала негромкое жужжание. Серая зернистая поверхность ее была совершенно одинакова со всех сторон, только в одном углу помещалась большая красная кнопка, а в центре - бронзовая дощечка. На дощечке было выгравировано: "Утилизатор класса А, серия АА-1256432". А ниже стояло: "Этой машиной можно пользоваться только по классу А".

Вот и все.

Никаких циферблатов, рычагов, выключателей - словом, никаких приспособлений, которые, по мнению Коллинза, должна иметь каждая машина. Просто бронзовая дощечка, красная кнопка и жужжание.

- Откуда ты взялась? - спросил Коллинз.

Утилизатор класса А продолжал жужжать. Коллинз, собственно говоря, и не ждал ответа. Сидя на краю постели, он задумчиво рассматривал Утилизатор. Теперь вопрос сводился к следующему: что с ним делать?

Коллинз осторожно коснулся красной кнопки, прекрасно отдавая себе отчет в том, что у него нет никакого опыта обращения с машинами, которые "падают с неба". Что будет, если нажать эту кнопку? Провалится пол? Или маленькие зеленые человечки дрыгнут в комнату через потолок?

Но чем он рискует? Он легонько нажал на кнопку.

Ничего не произошло.

- Ну что ж, сделай что-нибудь, - сказал Коллинз, чувствуя себя несколько подавленным.

Утилизатор продолжал все так же тихонько жужжать.

Ладно, во всяком случае, машину всегда можно заложить. Честный Чарли даст ему не меньше доллара за один металл. Коллинз попробовал приподнять Утилизатор. Он не приподнимался. Коллинз попробовал снова, поднатужился что было мочи, и ему удалось на дюйм-полтора приподнять над полом один угол машины. Он выпустил машину и, тяжело дыша, присел на кровать.

- Тебе бы следовало призвать мне на помощь парочку дюжих ребят, - сказал Коллинз Утилизатору. Жужжание тотчас стало значительно громче, и машина даже начала вибрировать.

Коллинз ждал, но по-прежнему ничего не происходило. Словно по какому-то наитию, он протянул руку и ткнул пальцем в красную кнопку.

Двое здоровенных мужчин в грубых рабочих комбинезонах тотчас возникли перед ним. Они окинули Утилизатор оценивающим взглядом. Один из них сказал:

- Слава тебе господи, это не самая большая модель. За те, огромные, никак не ухватишься.

Второй ответил:

- Все же это будет полегче, чем ковырять мрамор в каменоломне, как ты считаешь?

Они уставились на Коллинза, который уставился на них. Наконец первый сказал:

- Ладно, приятель, мы не можем прохлаждаться тут целый день. Куда тащить Утилизатор?

- Кто вы такие? - прохрипел наконец Коллинз.

- Такелажники. Разве мы похожи на сестер Ванзагги?

- Но откуда вы взялись? - спросил Коллинз.

- Мы от такелажной фирмы "Поуха минайл", - сказал один. - Пришли, потому что ты требовал такелажников. Ну, куда тебе ее?

- Уходите, -- сказал Коллинз. - Я вас потом позову.

Такелажники пожали плечами и исчезли. Коллинз минуты две смотрел туда, где они только что стояли. Затем перевел взгляд на Утилизатор класса А, который теперь снова мирно жужжал.

Утилизатор? Он мог бы придумать для машины название и получше. Исполнительница Желаний, например.

Нельзя сказать, чтобы Коллинз был уж очень потрясен. Когда происходит что-нибудь сверхъестественное, только тупые, умственно ограниченные люди не в состоянии этого принять. Коллинз, несомненно, был не из их числа. Он был блестяще подготовлен к восприятию чуда.

Почти всю жизнь он мечтал, надеялся, молил судьбу, чтобы с ним случилось что- нибудь необычайное. В школьные годы он мечтал, как проснется однажды утром и обнаружит, что скучная необходимость учить уроки отпала, так как все выучилось само собой. В армии он мечтал, что появятся какие-нибудь феи или джинны, подменят его наряд, и, вместо того чтобы маршировать в строю, он окажется дежурным по казарме.

Демобилизовавшись, Коллинз долго отлынивал от работы, так как не чувствовал себя психологически подготовленным к ней. Он плыл по воле волн и снова мечтал, что какой-нибудь сказочно богатый человек возымеет желание изменить свою последнюю волю и оставит все ему. По правде говоря, он, конечно, не ожидал, что какое- нибудь такое чудо может и в самом деле произойди. Но когда оно все-таки произошло, он уже был к нему подготовлен.

- Я бы хотел иметь тысячу долларов мелкими бумажками с незарегистрированными номерами, - боязливо произнес Коллинз. Когда жужжание усилилось, он нажал кнопку. Большая куча грязных пяти- и десятидолларовых бумажек выросла перед ним. Это не были новенькие, шуршащие банкноты, но это, бесспорно, были деньги.

Коллинз подбросил вверх целую пригоршню бумажек и смотрел, как они, красиво кружась, медленно опускаются на пол. Потом снова улегся на постель и принялся строить планы.

(с) Роберт Шекли " Кое-что задаром"
_________________
Ольга

[Esty]

Бендер вошел в церковный двор и, пройдя между детьми, игравшими в классы на расчерченном мелом асфальте, поднялся по гранитной банковской лестнице к дверям храма. На толстых дверях, обитых обручным железом, рассаженные по квадратикам барельефные святые обменивались воздушными поцелуями или показывали руками в разные стороны, или же развлекались чтением толстеньких книг, на которых добросовестный резчик изобразил даже латинские буковки. Великий комбинатор дернул дверь, но она не подалась. Изнутри неслись кроткие звуки фисгармонии.
– Охмуряют! – крикнул Остап, спускаясь с лестницы. – Самый охмуреж идет! Под сладкий лепет мандолины.
– Может быть, уйдем? – спросил Паниковский, вертя в руках шляпу. – Все-таки храм божий. Неудобно.
Но Остап, не обращая на него внимания, подошел к "Антилопе" и принялся нетерпеливо надавливать грушу. Он играл матчиш до тех пор, пока за толстыми дверьми не послышалось бренчанье ключей. Антилоповцы задрали головы. Дверь растворилась на две половины, и веселые святые в своих дубовых квадратиках медленно отъехали вглубь. Из темноты портала выступил на высокую светлую паперть Адам Казимирович. Он был бледен. Его кондукторские усы отсырели и плачевно свисали из ноздрей. В руках он держал молитвенник. С обеих сторон его поддерживали ксендзы. С левого бока – ксендз Кушаковский, с правого – ксендз Алоизий Морошек. Глаза патеров были затоплены елеем.

– Алло, Козлевич! – крикнул Остап снизу. – Вам еще не надоело?
– Здравствуйте, Адам Казимирович, – развязно сказал Паниковский, прячась, однако, за спину командора.
Балаганов приветственно поднял руку и скорчил рожу, что, как видно, значило: "Адам, бросьте ваши шутки! "
Тело водителя "Антилопы" сделало шаг вперед, но душа его, подстегиваемая с обеих сторон пронзительными взглядами Кушаковского и Морошека, рванулась назад. Козлевич тоскливо посмотрел на друзей и потупился.
И началась великая борьба за бессмертную душу шофера.
– Эй вы, херувимы и серафимы! - сказал Остап, вызывая врагов на диспут. – Бога нет!
– Нет, есть, – возразил ксендз Алоизий Морошек, заслоняя своим телом Козлевича.
– Это просто хулиганство, – забормотал ксендз Кушаковский.
– Нету, нету, – продолжал великий комбинатор, - и никогда не было. Это медицинский факт.
– Я считаю этот разговор неуместным, – сердито заявил Кушаковский.
– А машину забирать-это уместно? - закричал нетактичный Балаганов. – Адам! Они просто хотят забрать "Антилопу".
Услышав это, шофер поднял голову и вопросительно посмотрел на ксендзов. Ксендзы заметались и, свистя шелковыми сутанами, попробовали увести Козлевича назад. Но он уперся.
– Как же все-таки будет с богом? – настаивал великий комбинатор.
Ксендзам пришлось начать дискуссию. Дети перестали прыгать на одной ножке и подошли поближе.
– Как же вы утверждаете, что бога нет, - начал Алоизий Морошек задушевным голосом, – когда все живое создано им!..
– Знаю, знаю, – сказал Остап, – я сам старый католик и латинист. Пуэр, соцер, веспер, генер, либер, мизер, аспер, тенер.
Эти латинские исключения, зазубренные Остапом в третьем классе частной гимназии Илиади и до сих пор бессмысленно сидевшие в его голове, произвели на Козлевича магнетическое действие. Душа его присоединилась к телу, и в результате этого объединения шофер робко двинулся вперед.
– Сын мой, - сказал Кушаковский, с ненавистью глядя на Остапа, – вы заблуждаетесь, сын мой. Чудеса господни свидетельствуют...
– Ксендз! Перестаньте трепаться! - строго сказал великий комбинатор. – Я сам творил чудеса. Не далее как четыре года назад мне пришлось в одном городишке несколько дней пробыть Иисусом Христом. И все было в порядке. Я даже накормил пятью хлебами несколько тысяч верующих. Накормить-то я их накормил, но какая была давка!
Диспут продолжался в таком же странном роде. Неубедительные, но веселые доводы Остапа влияли на Козлевича самым живительным образом. На щеках шофера забрезжил румянец, и усы его постепенно стали подниматься кверху.
– Давай, давай! - неслись поощрительные возгласы из-за спиралей и крестов решетки, где уже собралась немалая толпа любопытных. – Ты им про римского папу скажи, про крестовый поход.
Остап сказал и про папу. Он заклеймил Александра Борджиа за нехорошее поведение, вспомнил ни к селу ни к городу Серафима Саровского и особенно налег на инквизицию, преследовавшую Галилея. Он так увлекся, что обвинил в несчастьях великого ученого непосредственно Кушаковского и Морошека. Это была последняя капля. Услышав о страшной судьбе Галилея, Адам Казимирович быстро положил молитвенник на ступеньку и упал в широкие, как ворота, объятья Балаганова. Паниковский терся тут же, поглаживая блудного сына по шероховатым щекам. В воздухе висели счастливые поцелуи.
– Пан Козлевич! - застонали ксендзы. - Доконд пан иде? Опаментайсе, пан!
Но герои автопробега уже усаживались в машину.
– Вот видите, – крикнул Остап опечаленным ксендзам, занимая командорское место, – я же говорил вам, что бога нету. Научный факт. Прощайте, ксендзы! До свидания, патеры!
Сопровождаемая одобрительными криками толпы, "Антилопа" отъехала, и вскоре жестяные флаги и черепичные скаты костела скрылись из глаз.

На - радостях антилоповцы остановились у пивной лавки.
– Вот спасибо, братцы, – говорил Козлевич, держа в руке тяжелую кружку. – Совсем было погиб. Охмурили меня ксендзы. В особенности Кушаковский. Ох, и хитрый же, черт! Верите ли, поститься заставлял! Иначе, говорит, на небо не попаду.
– Небо! – сказал Остап. – Небо теперь в запустении. Не та эпоха. Не тот отрезок времени. Ангелам теперь хочется на землю. На земле хорошо, там коммунальные услуги, там есть планетарий, можно посмотреть звезды в сопровождении антирелигиозной лекции.
После восьмой кружки Козлевич потребовал девятую, высоко поднял ее над головой и, пососав свой кондукторский ус, восторженно спросил:
– Нет бога?
– Нет, - ответил Остап.
– Значит, нету? Ну, будем здоровы.
Так он и пил после этого, произнося перед каждой новой кружкой:
– Есть бог? Нету? Ну, будем здоровы.
Паниковский пил наравне со всеми, но о боге не высказывался. Он не хотел впутываться в это спорное дело.


(С) Ильф, Петров. "Золотой телёнок"

[SunFlower]

Что мы понимаем под творчеством как состоянием души человека? По моему мнению, правильнее всего было бы определить его следующим образом: это способность человека сознательно воспринимать и правильно реагировать на увиденное. Данное определение может показаться слишком простым. Некоторые могут заметить:

«Если так понимать творчество, то я, абсолютно сознательно воспринимая и вещи, и людей и точно на них реагируя, без сомнения, являюсь натурой творческой. Разве я не воспринимаю все, что встречается мне по дороге на работу? Разве я не реагирую адекватно на все происходящее вокруг меня? Разве в общении с людьми я не улыбаюсь им приветливо? Разве я не замечаю своей супруги и не отвечаю на ее пожелания?

Практически все люди думают именно так, однако в этом состоит их неправота. На самом деле большинство людей почти ничего осознанно не воспринимают и почти ни на что не реагируют должным образом. В первую очередь рассмотрим природу восприятия и реагирования и постараемся выявить отличие творческого подхода в этом процессе от нетворческого.

Представим себе, что человек видит розу и заявляет: «Это — роза» или: «Я вижу розу». И вы полагаете, что он в действительности ее воспринимает? Совсем необязательно. В отношении кого-то это является справедливым, однако если говорить о большинстве — то нет.

Что представляет собой опыт большинства людей? По-моему, его можно охарактеризовать так. Глядя на какой-либо предмет (как на розу в нашем примере), человек заявляет, что данный предмет соответствует понятию «роза» и, следовательно, заключение «Я вижу розу» верно. На первый взгляд кажется, что акцент делается на процессе видения, на самом деле здесь имеет место чисто когнитивное восприятие предмета, узнавание и его словесное выражение. Заявляя, что он видит розу, человек лишь обнаруживает свою способность говорить. Он обучен узнавать определенный предмет и соответствующим образом его классифицировать. В силу этого в данном случае мы имеем дело лишь с неким процессом распознавания, а отнюдь не с подлинным видением, выражающимся в восприятии, созерцании или оценке.

[...]

Глядя на дерево, осознанно воспринимая всю полноту его подлинного бытия, сочувствуя всем сердцем условиям, в которых оно растет, человек получает опыт, являющийся основой для того, чтобы суметь это дерево нарисовать. Другой вопрос, обладает ли он необходимыми техническими навыками, которые позволили бы ему заниматься живописью и отображать свои переживания. Но абсолютно ясно одно: ни один художник нигде и никогда не смог бы создать ни одной стоящей картины, передав в красках изображаемый объект, должным образом предварительно его не изучив и не осознав его особенности.

Постараюсь объяснить разницу в познании под другим углом зрения. Воспринимая дерево в рамках неких категорий, человек рассматривает его лишь как один из предметов, относящихся к биологическому виду под названием «дерево», т. е. для него оно является абстракцией, понятием («какое-то дерево», «одно из деревьев») и соответственно лишено в его глазах какой бы то ни было конкретики.

И напротив, при подлинном живом восприятии абстрактный подход невозможен. В этом случае дерево становится совершенно конкретным и неповторимым. Такого дерева не отыскать во всем мире, ибо именно его видит глаз, именно оно находит отражение в сознании человека, и тем самым он оказывается с ним в определенных взаимоотношениях, становясь как бы его творцом.

Восприятие людей аналогично нашему восприятию предметов. Глядя на человека впервые, мы, как правило, полагаем, что видим его. Однако очевидно, что в первую очередь наше внимание сосредоточивается лишь на поверхностных, второстепенных подробностях — таких, как цвет кожи, стиль одежды, воспитание, социальное положение, расположенность или недружелюбие к нам, благодаря которым мы оказываемся способны определенным образом этого человека классифицировать — аналогично тому, как мы классифицируем цветок, относя его к розам. При этом наше восприятие человека не слишком отличается от того, как он воспринимает себя сам. При знакомстве он в первую очередь ответит, что зовут его Джон. Если мы намекнем, что этого нам недостаточно, скорее всего, он скажет, что по профессии он врач, женат и имеет двоих детей. Если же кому-то и этого покажется мало, то такого человека либо сочтут не слишком сообразительным, либо упрекнут в излишнем любопытстве. Для меня каждый отдельный человек является абстракцией, равно как и я для него. При этом ни мне, ни ему не нужно большего. Более того, мы подвержены даже некоей общей фобии, выражающейся в том, что мы испытываем страх перед взаимным сближением, мы боимся проникнуть в сущность другого человека, отказавшись от его поверхностного восприятия. В силу этого мы стремимся ограничить наши знания о человеке лишь минимумом, требующимся для сиюминутного общения с ним. Подобное стремление к получению лишь поверхностного знания о другом человеке является признаком глубочайшего взаимного равнодушия.

Эрих Фромм "Творческий человек"
_________________
Ольга