По материалам сборника, посвященного памяти П. Г. Григоренко

Февраль 1964 года, отделение для «политических» института им. Сербского. Его обитатели – в основном пролетарская и полупролетарская публика: двое солдат, дезертировавших из армии, рабочий, распространявший листовки о событиях в Новочеркасске, уголовник, присланный из зоны за тетрадку с политическими анекдотами, бывший «лесной брат» из Литвы и т.д. Долго пустовавшую одиночную палату спешно готовят для какого-то нового постояльца, и здешние старожилы этим крайне заинтригованы.
          Но вот раздается скрежет отпираемых замков, и в отделение вводят какого-то новичка. Регистрируют в журнале дежурной медсестры и провожают в ту самую приготовленную для него палату. Никто не успел его толком разглядеть, и это еще больше подхлестывает любопытство истосковавшихся в неволе людей. Кто-то вызывается сбегать взглянуть на новенького, но тут на пороге общей палаты появляется он сам.
          Высокий, крупный, лет шестидесяти, он выглядел бы весьма внушительно, если б не шутовской пижамный костюм, напяленный на него будто в насмешку, со штанинами выше щиколоток и недостающими до запястий рукавами. Он старше всех здесь присутствующих и явно более высокого социального статуса, что еще больше усугубляет владеющее им чувство неловкости. Но никто в палате не спешит прийти ему на помощь. В течение минуты все молча изучают пришельца, пока, наконец, преодолев смущение, он не произносит: «Здравствуйте, хлопцы!»
          Так описывается в воспоминаниях Юрия Гримма появление в этих недобро известных стенах Петра Григорьевича Григоренко, только-только вступившего на «диссидентскую тропу» и впервые столкнувшегося с советской репрессивной машиной. Это очень важный момент в биографии и судьбе опального генерала, можно даже сказать, момент истины, когда он вот так, лицом к лицу, встречается с так называемыми «простыми людьми», ради которых, собственно, и была затеяна его донкихотская акция с распространением антихрущевских листовок у проходной завода «Серп и молот». И спасибо Юрию Гримму за то, что он донес до нас этот примечательный эпизод.
          О П. Г. Григоренко, вообще говоря, написано не так уж много. Гораздо больше известны его собственные мемуары «В подполье можно встретить только крыс...», да и те, в силу малого их тиража, давно уже стали библиографической редкостью. А из того, что написано о нем другими, следует в первую очередь назвать эссе Наума Коржавина «Над страницами жизни Петра Григоренко» – плод глубоких раздумий над его мемуарами – и большой трехполосный очерк Эдуарда Поляновского «Мятежный генерал». Первое вышло в свет в 1986 г., то есть еще при жизни Григоренко, второй – в 1994 г., спустя семь лет после его смерти. Но и то и другое отделяет от сегодняшнего дня расстояние в 25 и 17 лет.
          А, между тем, выросло уже целое поколение, знающее о замечательном правозащитнике только понаслышке. Но если к его 90-летию, отмечавшемуся в 1997 г., вышел указ президента России «Об увековечении памяти П. Г. Григоренко» (оставшийся, увы, нереализованным), то есть власти на тот момент отдавали себе отчет о значении этой фигуры в новейшей российской истории, то его 100-летие четыре года назад прошло при полном молчании, что само по себе красноречивее всяких слов.
          Подготовленный к печати сборник «Мятежный генерал» с материалами, посвященными правозащитной деятельности П. Г. Григоренко, как раз и призван пробить эту глухую стену молчания и рассказать сегодняшнему читателю, кто же он был, этот человек, и почему пользовался такой популярностью в правозащитных кругах, вызывая в то же время острую ненависть властей, добившихся в конце концов, в момент пребывания у сына в Нью-Йорке, лишения его советского гражданства (вопрос решался на уровне Политбюро ЦК).
           «Каждый диссидент-правозащитник, – говорится в статье Юрия Орлова, – был костью в пропагандистском горле советской системы, но Григоренко как личность был особая кость. Его влияние на людей внутри страны – а с ним сталкивалось исключительно много народа на всех уровнях общества – вытекало из его «простого» происхождения, высокого генеральского положения, его богатой биографии как ветерана Отечественной войны и безусловного патриота и его общительного характера. <…> Все это привлекало к нему людей разного толка и самых разных убеждений. В отличие от многих других замечательных правозащитников, он ни в коей мере не был далек от народа. Отсюда особая реакция режима на появление в оппозиции генерала Григоренко».
          А вот еще один эпизод из того же сборника, описанный Андреем Амальриком. Эпизод не менее примечательный, чем приведенный в начале данной статьи, поскольку в нем рассказывается о своего рода звездном часе генерала – его выступлении на похоронах писателя Алексея Костерина, большевика с дореволюционным стажем, прошедшего царскую каторгу и колымские лагеря, а в 1960-е годы поднявшего свой голос в защиту репрессированных малых народов – чеченцев, ингушей, немцев Поволжья.
          Для Григоренко он был не только старшим другом, сыгравшим ведущую роль в становлении его гражданского самосознания, но и единомышленником. Как впоследствии вспоминал с улыбкой Петр Григорьевич, они с Костериным да еще с председателем латышского колхоза Иваном Яхимовичем составляли «коммунистическую фракцию» правозащитного движения, сохраняя до поры до времени юношескую веру в притягательную силу марксова фантома. И все же траурная церемония 12 ноября 1968 года в ритуальном зале московского крематория вышла далеко за рамки обыкновенной гражданской панихиды и надолго врезалась в память ее участников, превратившись в полномасштабную гражданскую акцию, помешать которой не смогли даже присутствовавшие там сотрудники хорошо всем известного учреждения.
           «Большой зал был полон, – вспоминает Амальрик. – Не только собрались московские диссиденты и родственники Костерина, но и писатели, крымские татары, чечены, ингуши, просто сочувствующие, а также иностранные корреспонденты и гебисты – из расчета десять на одного корреспондента. Произошло некоторое замешательство: наши девушки стали раздавать черно-красные ленточки на булавках, обходя стукачей, так что овцы были явно отделены от козлищ. Все теперь смотрели не в лицо друг другу, а на грудь – приколота ли траурная ленточка. Органист – лысый еврей с усталым и безразличным лицом – заиграл Баха, и когда он кончил, на трибуну поднялся Петр Григорьевич.
          «Товарищи!» – сказал он, и в этот момент микрофон отключили, но у Григоренко был достаточно громкий, генеральский голос. Он начал с теплых личных слов о Костерине, как много Костерин для него значил, как он из бунтаря превратил его в борца, и заговорил о его борьбе: «Разрушение бюрократической машины – это прежде всего революция в умах, в сознании людей... Важнейшая задача сегодняшнего дня – бескомпромиссная борьба против тоталитаризма, скрывающегося под маской так называемой "социалистической демократии". Этому он и отдавал все свои силы!»
          Все это время жена автора воспоминаний не сводила глаз с органиста и видела, как менялось его лицо. «Сначала он, видимо, просто не слушал, потом лицо его стало вытягиваться, челюсть отвисла, взгляд выражал величайшее недоумение. Ничего подобного он не слышал за всю свою, вероятно, долгую работу в крематории. Впрочем, никто ничего подобного не слышал несколько десятилетий: в Москве совершенно открыто при стечении нескольких сот человек была произнесена политическая речь. Гебисты были в растерянности: броситься ли им, опрокидывая гроб, на возвышение и стащить Петра Григорьевича – или же слушать до конца. «Ваше время истекло!» – дважды прерывали его голос, на этот раз через микрофон, но Григоренко продолжал говорить и закончил: «Не спи, Алешка! Воюй, Алешка Костерин! Мы, твои друзья, не отстанем от тебя! Свобода будет! Демократия будет!»
          – Ну, Петро, собирай вещички, – сказала ему тем же вечером жена Зинаида Михайловна, и это не было преувеличением. Столь дерзкой демонстрации власти ему простить не могли, тем более что багаж его правозащитных «прегрешений» полнился с каждым днем. Так что отныне его новый арест оставался лишь делом времени. К тому же в наследство от А.Е.Костерина Григоренко досталась еще и крымско-татарская проблема, и он без колебаний принял на своих плечи этот новый нелегкий груз.
          Конец 1960-х годов принято считать «золотым веком» диссидентского движения, его периодом «бури и натиска». Никто никого не агитировал, люди приходили сами (все-таки годы хрущевской оттепели не прошли бесследно), и те, кто вливался в эти правозащитные ряды, как и Григоренко, уже ничего не боялись. «И если бы мне предстояло заново организовать этот митинг, – вспоминал он впоследствии о своей речи над гробом А. Е. Костерина, – и я знал, что за этим последует снова психушка, я поступил бы так же». Именно в те годы начинает выходить «Хроника текущих событий», документально фиксирующая все известные ее авторам случаи преследования по политическим мотивам, создается «Инициативная группа по защите прав человека в СССР» – предшественница всех более поздних правозащитных объединений, организуются пикеты перед зданием судов, где рассматривались дела правозащитников, с требованием соблюдать правовые и конституционные нормы.
          Но и власти не сидели сложа руки, отвечая на каждую правозащитную акцию акциями репрессивными. Длинен этот печальный список, в известной мере и мартиролог, и не случайно первую часть своего очерка о Григоренко, давшего название всей книге, Эдуард Поляновский назвал «Это была война». А на войне без жертв не бывает...
          Некоторые, как Юрий Галансков и Анатолий Марченко, так и не вышли из зоны – умерли в лагере. Другие вышли неизлечимо больные, век многих из них был уже недолог. Третьи, как Илья Габай, не выдержав страшного психического напряжения, покончили с собой вскоре после выхода на свободу или, как Анатолий Якобсон, – от ностальгии в вынужденной эмиграции.
          Григоренко арестовали в мае 1969 года в Ташкенте (задержать его в Москве все же не решились), куда он приехал на процесс над активистами крымско-татарского движения. А после этого новый суд и новая судебно-психиатрическая экспертиза, вынесшая угодный властям вердикт: невменяем. После чего еще 5 лет пребывания в психушке, из которых 3,5 года в одной из самых страшных – в Черняховской, под Калиниградом. Подборка никогда еще не публиковавшихся писем оттуда – бесценных свидетельств благородства его души и беспримерного мужества – тоже включена в представляемый здесь сборник.
           «Роль Григоренко в становлении общественного движения 1960-1980-х годов, – писал в предисловии к книге его мемуаров Сергей Ковалев, – прежде всего – нравственная. Попав в новую для себя обстановку, – нервную, напряженную, насквозь пронизанную интеллигентскими, сугубо «гражданскими» комплексами, – он остался самим собой, в полной мере сохранил присущую ему прямоту и ясность суждений, чистоту души, доходящую иногда до наивности. И это не могло не влиять на тех, кто тесно с ним общался. В сущности, активное участие Петра Григорьевича в формировании правозащитного движения было очень недолгим: с 1967-1968 и до мая 1969 года, когда его арестовали. <…> Но отпечаток его личности сохранился не только в его статьях и книгах, – он и несколько подобных ему людей задали движению нравственный уровень на много лет вперед».
          Эти слова как нельзя лучше характеризуют роль и место генерала Григоренко в движении так называемых шестидесятников и, вместе с тем, дают представление об удивительной цельности и гармоничности его натуры. Потому что остаться самим собой, пройдя, по выражению Н.Коржавина, через все соблазны советской эпохи, это, может быть, и было самым главным экзаменом на «сжатие» и на «душевный излом», который Григоренко выдержал с честью и неподражаемым достоинством. А его гражданский пример остается по-прежнему актуальным и для сегодняшней российской действительности.

Предисловие Леонида Млечина к сборнику, посвященному памяти П.Г. Григоренко